Рене Старко
Самые интересные путешествия

для sinopsis

Самые интересные путешествия, как правило, совершаются в нашем воображении, - нараспев повторяю я вот уже в который раз. Нет, я не в восторге от этой фразы, но отвращения она, впрочем, тоже не вызывает. Просто это простая правда. Ее не хочется оспаривать, а восхищаться ей не имеет смысла.
- Простая... - выдыхаю, закрыв глаза.
Я помню, где в первый раз эта фраза была мною прочитана. Красная обложка, дешевая бумага и резкий запах типографской краски. Я помню, как пальцы скользили по корешку, как потом ладони согревали его, а казалось, что наоборот - тепло исходит от него. И еще - как тосковалось по миру, заключенному под дешевую красную обложку. Иногда лелея свою почти детскую тоску, мои руки тянулись к дальней, самой высокой полке. Глаза впитывали пряные слова, нисходившие из другого мира, и слабовольное мое сердце таило в этом словесном дурмане.
Вот она, она все еще стоит на самой верхней полке. Корешок и страницы под тонким слоем пыли. Хочется переставить ее в вон тот темный угол, чтобы не мозолила глаза. Мне не слишком приятно смотреть на нее. Знакомое чувство. Умершая любовь. С людьми абсолютно так же (забавно, мне вспомнилось, мне всегда нравились девушки с короткими рыжими волосами. И всегда потом, после всего один их вид вызывал у меня раздражение).
А помнишь, с каким вожделением ты смотрела на книжку? Именно на эту. Как глазами умоляла подарить ее. Как словами терзала меня, услышав мой отказ. После этого мне снились сны, словно вытягивающие из меня душу, хотя и не заставляющие меня страдать, как ты того хотела. Погружаясь в эти туманные грезы, мне часто виделось, что я иду по просторной библиотеке (безусловно, моей), провожу руками по слегка нагретым зимним солнцем корешкам, и с одного из них тихонько на мои пальцы перебирается красная божья коровка. Я удивляюсь - зима же, холод, а у меня в руках такое чудо, которому я даже не могу дать волю, прочитав заученный с детства стишок. Ты звонко смеешься, глядя на меня и сдувая с пальцев эту заблудившуюся во времени кроху.
Проснувшись я думаю, что, наконец, скажу тебе, насколько же ты жестока.

..............................................................................
..............................................................................

Мне хотелось переделать тебя, лишить тебя этих жестокости и капризности, заставить перестать думать о себе как об ангеле во плоти, ты знала о моих намерениях - слышала с моих слов и читала в моих письмах, а сама тем временем без моего ведома выдумывала меня. Твои подружки тебя в этом поддерживали, и, конечно же, та тоже. Когда-нибудь я прощу ей то, что именно она сотворила из тебя того непорочного ангела, и когда-нибудь я прощу ей то, что она помогала создать из меня это почти беспомощное существо. Это и не удивительно, ведь она - твоя публика, твои клакеры, твои последователи и твои обожатели.
Забавно, ты всегда нравилась девушкам с короткими рыжими волосами. А вот они тебе - никогда, как бы они тебя не баловали.
Тебя было слишком сложно любить. Слишком сложно заставлять верить в свой мир, а не в придуманный тобой. Мне всегда было интересно, кто ты там: царица из легенд, пират или разбойник, гениальный ученый, а может и вовсе простой бумагомаратель? Это была одна из тех загадок, ответ на которые вечно ускользает, а спросить напрямик - слишком пошло и слишком стыдно.
Изменения, которые ты вносила в мою жизнь, наконец, стали чувствоваться - исчезали одни качества моего характера и появлялись другие, совершенно неожиданные даже для меня, любимые вещи становились ненавистными, а ненавистные - теми, без которых невозможно дышать. Чему-то мне все же удавалось сопротивляться. Ты ненавидела осень. И особенно наши осенние прогулки в парке. И еще, я знаю, мой голос, звучащей у тебя в мозгу словами: "Посмотри, какой удивительный цвет". Парк, осень, любимые цвета успокоившейся страсти - так глубоко были заперты во мне, что ты не могла до них добраться.
Но вот в парке стали появляться дети. Десятки детей и их мамаш, орущих и визжащих. Они стали подходить ко мне с просьбами, с руганью или просто злобно смотреть на меня. Они знали, что это место - их, это их парк, это осень для их детей, для них это последнее солнце. И это вина моих злых глаз, что его так мало.
Мой мирок стал узким как тропинка на краю обрыва, и все больше боли проникало в него. Кто-то все чаще пронзал мое левое плечо ледяной иглой. "Но ты же - не очень здоровый человек", - говорила ты с сочувствием и откровенно смеющимися глазами. Ты уже осмелела настолько, что стала говорить такие вещи вслух.
Дни стали превращаться всего лишь в смутные видения, а знакомым в них был лишь прохладный ветерок. Тогда мне думалось: какое счастье, что ты не успела узнать о нем. Мне хотелось начать ненавидеть тебя, но сил на это уже не было. Мои желания уносил ветер, и они моментально забывались.
Я помню, как та радовалась моей фразе о том, что не будь памяти о нас, нас бы не было. Она наивно восхищалась, а ты, ухмыляясь, сверлила меня глазами. Это классическая злая ирония (тебя всегда так раздражало, что я люблю подобные вещи…) - никто теперь больше не помнит обо мне, кроме тебя.
Ты стоишь у моего книжного шкафа и тянешься к верхней полке. Я стою рядом и разглядываю тебя. Ты почти не изменилась. Разве что, волосы стали значительно короче. Мне жаль их - мне всегда нравилось видеть в тебе что-то леонардовское (в твоих улыбках и, конечно же, в необыкновенном цвете вьющихся волос). Я оглядываю пустоту комнаты, и мне опять жалко себя. Я тянусь, чтобы дотронуться до тебя, сказать что-то ласковое, что бы заставило тебя вернуть меня в этот мир.
Ты наконец дотягиваешься до книжки и с улыбкой смотришь мимо меня.